Актриса «Пашкова, Галина Алексеевна»
Галина Алексеевна Пашко́ва (1916—2002) — советская и российская актриса театра и кино. Народная артистка РСФСР (1971)[1]. Лауреат Сталинской премии второй степени (1952). Старшая сестра Ларисы Пашковой. БиографияГ. А. Пашкова родилась 18 (31) декабря 1916 года в Москве Окончила Театральное училище имени Б. В. Щукина (1935). С 1934 — артистка Московского академического театра имени Евгения Вахтангова. Галина Алексеевна Пашкова скончалась 2 августа 2002 года[2] Похоронена в Москве на Ново-Кунцевском кладбище. ТворчествоРоли на сцене Театра Вахтангова
На дургих сценах
Записи на радио и фирме «Мелодия»
Роли в кино
Награды и премии
Факты
«…Самая знаменитая Мадемуазель Нитуш, от которой в конце 40-х годов сходила с ума вся театральная Москва. (…) Когда я вошла в квартиру Г. Пашковой в доме на улице Вахтангова, и очутилась в гостиной, — то первое, что мне бросилось в глаза, это прелестный эскиз с изображением Галины Алексеевны в спектакле „Мадемуазель Нитуш“… Я подошла к нему поближе и прочла надпись:
(…) На этой же стене я не могла не обратить внимания на большой фотопортрет Бертольда Брехта. О работе над Брехтом актриса мечтала уже давно. Это её идеей в своё время воспользовался Юрий Любимов, поставив со своим курсом „Доброго человека из Сезуаня“, который и положил начало Театру на Таганке. А ведь Пашкова так хотела сыграть эту пьесу на вахтанговской сцене! К тому моменту, когда я впервые переступила порог её дома, я уже побывала в ЦДРИ на её моноспектакле „Песни и баллады Бертольда Брехта“. Актриса выходила на сцену в элегантном брючном костюме из чёрного бархата, который оттенял её светлые волосы, и зал уже не мог оторваться от неё самой, от её теперь низкого голоса, от того, о чём она пела и говорила. От смены ритмов, красок, настроений кружилась голова. Голос её был то сухим и жестким, то становился нежным и волнующим, то детски обиженным, как у ребёнка — эта незабываемая её фраза „Ну, почему ты куришь, Джонни?“ в балладе „Джонни из Сурабаи“. И вот мы стали записывать на радио её композицию с тем же названием, что и её концертная программа. Не скажу, что Брехт — это мой автор, но я старалась проникнуться мыслями и чувствами Пашковой, её отношением к Брехту, старалась разгадать, почему он так близок ей. Годы общения с Галиной Алексеевной помогли мне понять, что, видимо, эти точки соприкосновения с ним были в её исключительной натуре, в её решительном характере, в её прямоте и бескомпромиссности, и потому она яростно открывала для себя все новые и новые страницы его творчества. И не однажды мы возвращались с ней к Брехту на радио. Потом была ещё одна яркая страница в нашей совместной с ней и Анатолием Липовецким работе — спектакль „Хэлло, Долли!“, сначала на радио, а затем на фирме грамзаписи „Мелодия“. Собралась замечательная группа вахтанговцев: Шалевич, Синельникова, Райкина, Зозулин, Алабина, Коваль. Работали очень увлеченно и дружно. В первом варианте актёры играли текст, а музыкальные номера, как это было и с другими мюзиклами, звучали в исполнении американских артистов. На „Мелодии“ же актёры записывали и музыкальную часть на русском языке. Аранжировки делал Владлен Махлянкин, в этой работе принимал участие оркестр „Мелодия“ под управлением Георгия Гараняна, который делал с Галиной Пашковой и все другие работы, вышедшие на пластинках. В этот период мы с Анатолием Давыдовичем часто бывали у неё дома. Познакомились с её мужем Константином Борисовичем, который очень бережно относился к ней. Вспоминаю в их квартире огромную ёлку, которая всегда стояла до конца января, а то и дольше, и убирали её обычно тогда, когда она зацветала. Вспоминаю наши разговоры за большим столом „сороконожка“, на котором во время праздников всегда был вкусный пирог и как-то по-особому приготовленная Галиной Алексеевной утка. И, конечно, не обходилось без нескольких стопок водки. Иногда встречались за столом и с В.Махлянкиным, который всегда делал для неё аранжировки. Их дружба продолжалась до тех пор, пока не произошел неприятный инцидент. Когда в Театре Вахтангова собирались ставить Брехта (без Пашковой?), а его пригласили принять участие в этой работе как аранжировщика, Махлянкин отдал театру её „нулевую“ фонограмму. Этого Галина Алексеевна простить ему не смогла. У Галины Пашковой было много творческих планов на будущее, и, конечно, она мечтала сыграть Долли Галахер в своём родном театре. Тогда ещё это было возможно, и думаю, что мюзикл „Хэлло, Долли!“ с её участием мог бы стать таким же явлением, как когда-то „Мадемуазель Нитуш“. Но, увы! Театру было уже не до неё. Последняя её роль на вахтанговской сцене была в спектакле „Тринадцатый председатель“. К сожалению, эта её работа не была запечатлена в том спектакле, который снимало телевидение, из-за принципиальных расхождений её с режиссёром, а на компромиссы она никогда не шла. Это был большой эпизод, который даже и не назовешь эпизодом, потому что фактически в одной сцене, как её играла Галина Пашкова, виделась вся биография этой женщины непростой судьбы, и в то же время была такая отделка и филигранность игры, которая была свойственна и другим её работам. И виделось ещё столько несыгранных ею ролей. Вот пример ещё одной трагической судьбы актрисы, полной ещё духа и созидания, но невостребованной театром. А ведь мог бы и состояться её творческий альянс с известным питерским режиссёром Александром Белинским, когда по инициативе Пашковой намечалась очень интересная работа — центральная роль в пьесе Альдо Николаи „Бабочки, бабочки“. Переговоры с Михаилом Александровичем Ульяновым, художественным руководителем Театра им. Вахтангова, были положительными. И вдруг выясняется, что экземпляр пьесы утерян, а Белинский оказывается неожиданно занятым другим спектаклем. Ещё несколько нервных разговоров с Ульяновым по телефону, и эта работа отпадает как бы сама собой. А тут ещё буквально следующие одна за другой смерти её самых близких людей, сначала сестры Ларисы Пашковой, очень яркой вахтанговской актрисы, потом дочери Тани и, наконец, старшей их сестры, от которой у Галины Алексеевны осталась только кошка. Кстати, кошки всегда были в доме Галины Алексеевны, и эту рыжую, пушистую, которая могла расхаживать и по столу, она тоже очень любила. И ещё хочется вспомнить одну нашу общую с ней работу. Несколько лет до этого Пашкова записала на „Мелодии“ рассказ Анри Барбюса „Нежность“. Письма героини этого рассказа, которые приходят к её возлюбленному после их расставания, когда её уже нет в живых, перемежались песнями В. Махлянкина на стихи известного поэта и переводчика Александра Голембы. Ей очень хотелось, чтобы мы повторили это на радио, но мне казалось, что лучше сделать другой, свой вариант без пения, а с французскими мелодиями в оркестровом исполнении. И мы это осуществили, подобрав замечательную музыку, которая в соединении с текстом трогала до слез. Но в этом не было ни тени сентиментальности, в чём, конечно, заслуга самой актрисы. Я бы назвала эту её работу маленьким шедевром, и здесь нет никакого преувеличения. Мы получали самые благодарные слова от слушателей (среди них были и мои коллеги). Неоднократно „Нежность“ с Пашковой давалась в эфир, потом и пластиночный вариант, и каждый раз этот её моноспектакль был украшением вечернего времени в эфире. Больше у нас не было с ней новых больших работ, но пару раз Галина Алексеевна приезжала по моей просьбе на радио, чтобы рассказать о своей работе над Брехтом. Как-то она дала мне довольно большое и интересное интервью о начале своего творческого пути в театре. (…) В последний раз мы увиделись с Галиной Алексеевной 7 января 2002 года. Рождество… сидим за столом, говорим о каких-то мелочах, вокруг нас суетится Костя, опять огромная ёлка, только она уже не та прежняя Галя. Почти не говорим о Театре Вахтангова, в который она уже давно не ходит. (…) О её кончине 2 августа узнаю в Париже… На сороковой день, когда я уже вернулась в Москву, мы поехали вместе с Костей и его друзьями на Кунцевское кладбище прибрать её могилу. Приехали и вахтанговцы, человек шесть-семь — Казанская, Граве, Фёдоров, Коновалова, Шашкова и кто-то ещё. А потом все сидели в её доме за тем же столом и поминали её. Была здесь и вахтанговская актриса Наташа Молева, которая очень поддерживала Галину Алексеевну в последние годы. У каждого из собравшихся было что-то своё, связующее с ней. А со стены на нас по-прежнему смотрели проницательные глаза Бертольда Брехта и тот же эскиз с её неповторимой Мадемуазель Нитуш»[5].
Примечания
Публикации
Ссылки | ||||||||||||||||||||||||
